Мученик Стефан (Наливайко)

Мученик Стефан родился в 1898 году в селе Константиновка Мелитопольского уезда Херсонской губернии в благочестивой крестьянской семье Пимена и Евфросинии Наливайко. Огромное влияние на воспитание мальчика имела его мать, Евфросиния Романовна, усилиями которой он получил хорошее церковное образование, прекрасно знал Священное Писание и полюбил читать духовные книги.

После установления советской власти, когда начались гонения на Православную Церковь, Евфросиния Романовна стала ходить по соседним селам с проповедями. Власти предупредили ее: «Бабка, кончай проповедовать, а то иначе посадим». Но не послушалась их Евфросиния. Наконец зимой 1927 года пришли ее арестовывать. Она надела кожух, а о втором кожухе говорит парню, которому было поручено ее арестовать:

— Ты бери два кожуха.

— Да зачем мне? — сказал он.

— Да тебе еще придется меня обратно везти.

— Бабка, много ты знаешь, — надменно ответил он и не взял кожух.

После допроса Евфросинию Романовну отпустили домой, и тот же парень повез ее в село Константиновку.

Скончалась она в родном селе в своем доме в 1929 году.

Когда Степану исполнилось девять лет, родители отдали его в церковноприходскую школу, в которой он проучился три года, после чего поступил в училище при Григорие-Бизюковом монастыре, где он учился два года. В это время настоятелем монастыря был архиепископ Таврический Димитрий (Абашидзе) и монастырь славился благочестием иноков и миссионерами. Обучение в церковноприходской школе и, в особенности, жизнь в Григорие-Бизюковом монастыре оказали на Степана благотворное влияние и сказались потом на всей его жизни.

Здесь Степан впервые проникся поэтической красотой и духовной глубиной православного богослужения. Он посещал почти все службы, и его благословили прислуживать во время богослужения. Здесь он ощутил атмосферу святости, глубже ознакомился с церковным преданием, изучая жития святых. Никакой подвиг, никакое мужество, никакой труд, никакая нравственная и духовная красота, никакая мирская мудрость не могут сравниться с подвигом, мужеством, трудом, нравственной и духовной красотой и мудростью святого. Весь мир с его представлениями об идеале и подвигах померк в глазах мальчика, как бледная тень подлинной жизни и подлинной цели. Образ христианского идеала и жажда достигнуть его поселились в душе Степана и не оставляли в течение всей его жизни. Особенно его поразило, как и многих русских подростков, житие Алексия, человека Божия.

Когда мальчику исполнилось четырнадцать лет, он вернулся домой и стал помогать отцу по хозяйству. Его отец, Пимен Константинович, был из бедных крестьян, своей земли не имел и арендовал от пяти до десяти десятин, когда сколько было по силам обработать; имел двух лошадей и корову. Но не к хозяйству склонялись ум и сердце Степана, и в 1914 году, когда ему исполнилось шестнадцать лет, он уехал в город Геническ, поселился на монастырском подворье и был принят певчим в монастырский хор. Здесь он почувствовал недостаток церковного образования, в основном в знании церковного устава, и в течение двух месяцев усиленно занимался изучением устава в Корсунско-Богородицком монастыре. После этого, вернувшись в родное село, он поступил певчим в церковь, где настоятелем тогда был священник Павел Буцинский, расстрелянный впоследствии большевиками. Одновременно Степан помогал отцу по хозяйству.

В феврале 1917 года Степан был мобилизован в действующую армию. После трех месяцев обучения в городе Екатеринославле он был направлен на Румынский фронт. В июле 1917 года немцы, пользуясь происшедшей в России революцией и связанной с ней дезорганизацией армии, перешли на Румынском фронте в наступление, в результате которого части 134-го Феодосийского полка, где служил Степан Наливайко, попали в плен. Находясь в плену, Степан около двух месяцев работал в прифронтовой полосе, а затем был отправлен немцами подневольным рабочим в концлагерь «Ламсдорф», где пробыл до января 1918 года, когда администрация лагеря отправила его на гражданские работы в поселок. К тому времени Украина по Брест-Литовскому договору отошла к Германии и была занята германскими войсками. Мать Степана, Евфросиния Романовна, обратилась к оккупационным властям с просьбой разрешить вернуться их сыну из плена домой. Осенью 1918 года разрешение было получено и Степан снова был заключен в концлагерь «Ламсдорф», на этот раз для отправки на родину. Но отправить его не успели, так как в самой Германии произошла революция, и в связи с нею условия содержания в концлагере военнопленных настолько ухудшились, что им стала грозить голодная смерть. И Степан бежал из концлагеря. Домой в Россию ему пришлось идти пешком днем и ночью, дорогой перенося голод и холод. Так он прошел часть Германии, Австрии, Венгрии, переправился через Российскую границу, добрался до Херсона и, наконец, пришел в свой уездный город Алёшки, где получил документы, свидетельствующие, что он солдат, вернувшийся из плена домой. В родной дом Степан пришел за четыре дня до Рождества Христова. Он устроился в храм псаломщиком и работал в своем, до крайности бедном по тем местам, хозяйстве.

Отец к тому времени состарился, мать была тяжело больна, за ней некому было ухаживать, и Степан ради этого решил жениться. Девушку взял круглую сироту из того же села, Харитину Дмитриевну Севастьянову. Через год у них родилась дочь Раиса.

Перед глазами стояли христианские идеалы древних святых, в особенности подвиг святого праведного Алексия, человека Божия, и в начале апреля 1923 года он оставил дом, жену, дочь и хозяйство и отправился странствовать. Глубокой ночью покинув родное село, он направил свой путь в Москву. Путешествие до Москвы заняло больше сорока дней. Придя в Москву, Степан поисповедовался в Даниловом и Донском монастырях и молил Бога, чтобы Тот указал ему, что надо сделать, чтобы явиться к правителям России и сказать им Божию правду.

В это время скончался патриарший архидиакон Константин Розов. Отпевание и похороны были назначены на 3 июня в три часа дня на Ваганьковском кладбище. Народу собралось множество. Когда гроб с почившим был внесен в церковь, двери храма закрыли, и к ожидавшей толпе вышел священник и сообщил, что похороны архидиакона переносятся на утро следующего дня ввиду того, что не успели приготовить могилу и не прибыли ближайшие родственники.

Люди еще не разошлись, когда на возвышение взошел Степан и сказал проникновенное слово о почившем архидиаконе, а затем, обращаясь к народу, прибавил:

— Время сейчас очень трудное, тяжелое, но это время избавления народа от греха, поэтому, прошу вас — не забывайте Бога. Крестите детей. Не живите невенчаными. А главное, живите по совести. Настанет время, когда православные христиане воспрянут, Бог этих богоненавистников свергнет.

Во время его речи милиция попыталась пробраться к кафедре, чтобы арестовать проповедника, но народ стоял стеной и не допускал. Тогда был вызван наряд милиции, Степан был арестован и на пролетке отвезен в отделение милиции. Дорогой милиционер спросил Степана, из какой он губернии. Степан ответил:

— Губернии все мои.

— Как ваше имя и сколько вам лет? — спросил милиционер.

— Мне двадцать четыре года. Фамилия моя Наливайко Стефан Пименович.

— Где ваши документы? — спросил милиционер.

Степан расстегнул на груди рубашку и, показывая на тяжелый оловянный крест, сказал:

— Вот мои документы. Больше у меня нет ничего.

В отделении милиции он отказался отвечать на вопросы и был отвезен в ГПУ. Здесь ему предложили заполнить анкету. Степан на вопрос, к какому он принадлежит государству, написал: «Новому Иерусалиму». И для неосведомленного следователя пояснил: «Сходящему с небес». На вопрос о профессии написал: «Жнец». О работе: «Свидетель слова Божия, проповедник». На вопросы, где работал, на какие средства жил и владел ли каким недвижимым имуществом, написал: «По воле Иисуса Христа, всем тем, что подавал Иисус Христос». На вопрос о воинском звании, ответил: «Воин Иисуса Христа».

7 июня состоялся допрос, на котором Степан продолжал юродствовать. На вопрос анкеты о семейном положении он написал: «Сейчас я — один и буду один, а что было прежде — всё мертво, миновало». На вопрос анкеты об имущественном положении написал: «Вечное Евангелие внутри меня». На вопрос о политическом убеждении ответил: «Истинно православный христианин». На вопрос, чем занимался и где служил, ответил словами, полными скорби и горечи: «Не помню, но знаю, что в России, тогда еще Россия была, а теперь я вам не буду о России говорить, потому что ее не существует». На вопрос следователя, откуда он прибыл, Степан ответил: «Я прибыл в Москву в четверг перед Троицей из Нового Иерусалима, сходящего с небес, пешком».

— Где вы жили по приходе в Москву? — спросил следователь.

— Жил я в эти дни на средине города Вавилона.

— Как оказались на Ваганьковском кладбище?

— Попал я на Ваганьковское кладбище, водимый Духом, данным мне от Бога, с целью свидетельствовать слово Божие. На кладбище было много народа, к которому я обратился с речью и указал, что настает время избавления от греха.

— Как вы относитесь к советской власти?

— Я настоящую власть не одобряю, потому что она не признает Бога. Я послан бороться с этой властью, но борьба моя не воинским оружием, а словом правды Священного Писания.

На этом допрос окончился. Следователь, внимательно прочитав ответы Степана, через два дня снова вызвал его и спросил:

— Почему не существует теперь России?

— Россия была тогда, когда стояли у власти православные, а теперь город Вавилон, то есть город беззакония, — ответил Степан.

— Вы принимали участие в гражданской войне?

— В гражданской войне я участия не принимал. Способ избавления от грехов беззакония — это обращение людей к правде, то есть признание Иисуса Христа Сыном Божиим. Я не могу придерживаться этой власти, потому что никто не может угодить двум господам. Эта власть вредна, потому что она идет против Бога. Я желаю власть ту, которая всецело повинуется Иисусу Христу, Сыну Божию. Эта власть — тьма, а при той власти люди ходили бы в свете.

Через два дня Степана снова вызвали на допрос. На вопросы следователя он ответил:

— Свое выступление я начал только что, именно в тот день, когда меня задержали на Ваганьковском кладбище. Где я жил до этого времени или что делал, я не скажу, так как я, начав свидетельствовать об Иисусе, умер для всего прежнего, всего земного.

Наконец следователь спросил:

— Вы советскую власть признаете?

— Как ее не признать? Как можно не признать власть, когда она существует? Вот вы скажете — это чернильница, и вы спросите меня — это чернильница? И я отвечу — конечно, чернильница. Как я могу сказать, что ее нет? Власть, конечно, есть. Но многие взгляды с ней на религию я не разделяю. Если бы не было гонений на Церковь, то я бы разделял с ней свои взгляды. Если бы власть не разоряла церкви, не убивала и не высылала священников, то я бы ее приветствовал, а так — нет, приветствовать я ее не могу и не хочу о том врать.

В тюрьме ГПУ Степан первое время сидел в общей камере, его присутствие здесь было большим утешением для узников. Он сразу сказал, что хотя и арестован за агитацию против советской власти, но и теперь, лишенный свободы, не боится открыто говорить следователям правду. Основание советской власти воздвигнуто на песке. Не бойтесь и не тоскуйте, время избавления близко. Его присутствие так подействовало на узников, что они воспрянули духом и исчез страх, мертвящий душу и парализующий разум.

В середине июня Степана перевели из тюрьмы ГПУ в общую камеру Бутырской тюрьмы. 25 июня он направил следователю ГПУ заявление:

«Правители Русской земли, прошу обратить внимание на свой народ, как он стонет под игом самого себя; жалостно смотрит на правителя — а правитель смотрит на народ. Рассуди каждый, не страх ли владеет человеком? И этот страх есть страх неправды. Неужели неправда сильнее правды? Ни в коем случае, потому что неправда над человеком властвует, покуда человек существует на этой земле, а умирает человек — и неправда также умирает. Обратимся к правде, какова сила правды. Если живет человек правдою, то гоним ли он, хулим ли, угнетаем ли, насильствуем ли кем-либо, болен ли... и, наконец, умирает ли, обратите свой взор на него, с какою радостью переживает всё это! Почему так? Потому что правда, которой он жил, не умирает. Правда побеждает и смерть, потому что имеет Царство и силу прежде всех век и во веки веков. Аминь.

Время близко к осуществлению правды, и она не пройдет мимо, ибо наступает час жатвы, предсказанный Иисусом Христом...

А посему прошу вас, правители Русской земли, довольно побеждать свою землю... Обратитесь ко Христу и познайте в Нем жизнь...

Еще прошу, если возможно, перевести меня в одиночку... и разрешить мне несколько бумаги и чернил...»

Через месяц уполномоченный 6-го отдела секретной части ГПУ Казанский, к которому поступило дело, распорядился удовлетворить просьбу Степана — перевести его из общей камеры в одиночку и снабдить «чернилами и бумагой, предоставив право изложить самому показания».

Получив бумагу и возможность свободно писать, Степан вкратце изложил свою биографию, затем написал: «Пришел я к правителям возвестить то что идет Господь со тьмами Своих ангелов, чтобы рассудить землю, и если не покаются народы от своих беззаконий, т. е. от блуда, убийства, воровства и т.д., то Господь жестоко покарает всех. И я, грешный, люблю свою семью, а по Боге ревнитель больше, так как, получив духа проповеди, я не смог больше оставаться дома, и в ночь с 10 апреля я встал с постели и ушел, положившись на волю Божию. Я пришел в Москву 24 или 25 мая и молил Бога, чтобы Бог мне указал, как и что делать... как мне явиться к правителям и сказать Божий слова. Личной цели в приходе моем в Москву нет, а только чтобы явить дела Господни правителям... И покуда не было мною всё высказано, я вам не давал своего адреса, а когда я свое окончил, то и открыл свой адрес. Я теперь не знаю, виновен ли я перед кем, заслужил ли наказание за слово Божие, но я исполнил свой христианский долг, так как ревность по Боге заставила меня оставить отца, мать, жену и дочь. А теперь сами рассмотрите мои слова и рассудите».

Тогда же он написал заявление к уполномоченному ГПУ Казанскому, содержащее послание, адресованное к правителям Русской земли. Он писал в нем: «Правители Русской земли! я обращаюсь к вам — зачем вы сами себя угнетаете! Зачем вы сами в себе разделяетесь! Зачем вы сами против себя свидетельствуете! Угнетаете себя тем, что вы отвергли свой народ и оставили его без защиты, без пастыря, как стадо в пустыни; неужели вам не жаль его, что он так сильно стонет, ведь сколько дней уже, как он блуждает с горы на гору по пустыне, а пастыри его увлеклись вслед безобразных женщин, упились вином блуда беззакония. Отрезвитесь! И приступите к своему стаду, потому что вам вручено стадо и от вашей руки взыщется. Сами в себе разделились тем, что всякий из вас имеет сам в себе зло, зло — это гордость и коварство, и этим ли вы хотите сделать "добро", ведь зло — злом не изгонишь, огнем — огонь не утушишь. Вы свидетельствуете против себя — говорите, что вы доброжелатели всему человечеству, и одновременно всех ненавидите, и только себя любите, и ищите своей славы, славу же от Отца Небесного презираете и ищущих славу Его убиваете...»

31 августа 192-3 года Степан был вызван следователем Казанским на допрос. На заданные вопросы Степан ответил: «По приходе моем в Москву, я по пути свернул в Данилов монастырь, где пробыл всего несколько дней; здесь исповедовался, не помню у кого. Некоторые прихожане, которых я не знаю, приглашали меня к себе иногда закусить, иногда переночевать. Был также в Донском монастыре, где также исповедовался, у кого, не помню. При пребывании моем в Москве я слышал от людей о смерти архидиакона Розова и предстоящих его похоронах на Ваганьковском кладбище, что и заставило меня отправиться на кладбище. Больше по моему делу показать ничего не имею и показывать не буду».

22 сентября сотрудник 6-го отделения секретного отдела ГПУ составил заключение по «делу». Он писал в нем: «Спрошенный в качестве обвиняемого гражданин Наливайко показал, что, выступая с антиправительственной речью, он лишь выполнил миссию проповедника, выполняя повеление Божие обличать правителей, данное ему в сновидении; что примириться с существующей неправославной властью он не может и впредь будет бороться с нею, но не оружием, а словом. Содержась под стражей, гражданин Наливайко направил два заявления следователю, полные упреков советской власти за якобы большое притеснение народа и предсказывая близкое ее падение... Полагаю: признать Наливайко элементом социально опасным и, руководствуясь декретом ВЦИК от 10.8.22 года, подвергнуть его высылке в административном порядке в Архангельскую губернию сроком на три года».

«На три года в лагерь», — исправил начальник 6-го отделения секретного отдела ГПУ Тучков. И Агранов, заместитель начальника секретного отдела ГПУ, прибавил: «Согласен с заключением т. Тучкова».

26 октября 1923 года Комиссия НКВД по административным высылкам приговорила Степана «к заключению в Соловецкий концлагерь сроком на три года».

В лагере ему пришлось нелегко: он заболел цингой и у него отнялись ноги. Узнав о тяжелом положении Степана, его мать, Евфросиния Романовна, незамедлительно отправилась к нему в Соловецкий лагерь на свидание. С собою она взяла белье и продукты. Состояние здоровья Степана было критическим — на свидание его вынесли на носилках. На время свидания сыну и матери выделили отдельную комнату, где они пробыли несколько дней.

Через три года, по окончании срока, представители ОГПУ вызвали его и спросили:

— Ну как, вы изменили свои убеждения?

— Нет, не изменил.

— Тогда получите еще три года ссылки.

Ссылку он отбывал в Казахстане, в городе Туркестане. Когда прошли и эти три года, ему дали еще три года ссылки, словно желая, чтобы он остался здесь на всю жизнь. В ссылке он научился разного рода ремеслам, в которых проявил недюжинный талант — мог сделать и лодку, и мандолину, и гитару, а если нужно, то и фаэтон. Степан снял в аренду дом и сад и выписал к себе жену с дочерью. Дочь Раиса в то временя должна была пойти в школу, но когда ей исполнилось семь лет, Степан написал из ссылки: «Ни в коем случае не отдавайте в школу».

Он помнил и свое церковное обучение, и заветы святых отцов, и в особенности таких, как святитель Василий Великий, который говорил, что лучше вообще остаться без светского языческого образования, чем, по-мирски образовавшись, повредить своей душе. Домашние послушались Степана, который пользовался и дома и в селе большим авторитетом, и не отдали девочку в школу. Учителя приходили к ним домой и принуждали отдать ее в школу, но родители Степана, Пимен и Евфросиния, держались в этом отношении твердо. Уже пришла к ним и дочь их, Татьяна Пименовна, и стала уговаривать отца:

— Папа, я слышала в сельсовете, что если ты внучку не отдашь в школу, то к тебе придут и заберут коня.

Тяжело было старику потерять своего рабочего помощника, лошадь, он уже и не знал, что делать, а тут вскоре и учителя пришли. Встретила их Евфросиния Романовна и сказала:

— Да на что она ей, школа-то? Она и так уже грамотная. Рая, видишь, — показала она на букву, — это какая буква?

— Вэ, — ответила девочка.

Учителя продолжали уговаривать, но ее так и не отдали в школу, а тут вскоре Степан позвал жену с дочерью к себе. Девочка ни букв, ни азбуки совершенно не знала. Здесь, в Казахстане, она уже всему научилась и получила начальное образование. Изучила Закон Божий, арифметику, современную историю. Одно тяжело было в ссылке — церковь была только обновленческая, и семья туда не ходила.

Изучая Закон Божий, она дошла до повествования о том, что Дева Богоматерь родила Иисуса Христа и однако осталась Девой, и было ей это смутительно — как такое может быть. Мимо проходил отец, и она поведала ему о своем недоумении:

— Я не понимаю. Или тут ошибка какая? Степан, выслушав ее, ответил:

— Правильно ты говоришь: Богоматерь родила Иисуса Христа и осталась Девой. Теперь вспомни — сколько чудес было при Моисее, как было разделено Чермное море, вспомни о неопалимой купине, как прозяб жезл Ааронов, вспомни чудеса, которые были совершены пророком Илией. Что это такое? Чудеса? Да, чудеса! Это то, что совершено силою Божиею вопреки земному порядку вещей. Творец и Законодавец Господь Сам, если пожелает, дает новый закон или, вопреки установленному Им закону, совершает деяние сверхъестественное, которое нами, людьми, воспринимается как чудо. Совершает, чтобы человек видел руку Творца и понимал, Кто есть подлинный Законодавец и мира Творец.

Наступил 1931 год, подходил к концу третий срок. Евфросиния Романовна к тому времени уже умерла, Пимен Константинович был очень стар и стал совсем немощным, и пришлось жене Степана Харитине с дочерью уехать в Константиновку помочь старику убрать хлеб, там они и остались До решения властями дальнейшей участи Степана. Родители решили, что дочь получила религиозное воспитание и начальное представление о Боге, о Церкви, о всемирной истории и об истории России и для нее уже не будет нравственно опасным обучение в школе. Впоследствии она получила и высшее образование.

Степан был человеком общительным, с ним всякому было интересно беседовать, но о чем бы ни шел разговор, он всегда переводил его на беседу о главном — о религии, о Боге. Многие жители городка ходили к нему домой, ходили и высокие чины ОГПУ. И он спросил их однажды:

— Ну знаете что, друзья, вы собираетесь меня освобождать или нет? Ничего на мой счет нет?

— Нет, — ответили те.

— Я тогда напишу в Москву, — сказал Степан.

И он написал властям в Москву. Прошло сколько-то времени, он пришел к начальнику ОГПУ и повторил свой вопрос.

— Степан Пименович, — ответил тот, — ваше освобождение лежит у меня под сукном, но мы вас не хотим отпускать. Послушайте меня. Вы когда приедете на родину, то местные власти соберут на вас компрометирующие материалы, вас арестуют и опять посадят. Поезжайте, заберите своего отца, семью и опять приезжайте. Зачем вам переезжать? Вас все равно арестуют и опять вышлют — такая ведется политика. Забирайте отца, семью и возвращайтесь.

Степан не согласился с начальником ОГПУ, взял справку об освобождении и в сентябре 1932 года уехал на родину.

В селе Константиновке уже пять лет как храм был закрыт, священника не было. Когда приехал Степан, к нему сразу же потянулись люди. В селе было в то время девятьсот дворов, и стали его все просить, чтобы он отхлопотал, помог им открыть храм. Степан знал, что законным образом храм закрыть не могли. Он собрал церковную общину из двадцати человек и поехал с бумагами к властям в Херсон, откуда сразу же вернулся со священником. Жившая в селе монахиня Евдокия стала псаломщицей, Степан стал управлять церковным хором, который быстро собрал, отбою не было от желающих петь на церковной службе.

Пришла Пасха. Степан ликовал. Три дня он поднимался на колокольню и с вдохновением и восторгом звонил в колокола. Пасхальное настроение и великая радость царили в душе Степана и в душах жителей Константиновки.

Стали власти подбираться к нему:

— Иди в колхоз!

А он тогда работал по найму, был художником, маляром.

— Что я буду делать в колхозе? — ответил Степан. — Дайте мне паспорт, и я уеду.

Но паспорта власти не дали, и начались преследования и мытарства. В это время умер отец Степана, Пимен Константинович. Земля, бывшая в его хозяйстве, осталась незасеянной, и в августе 1934 года Степана привлекли к ответственности за непосад своего хлеба на площади одного гектара и осудили на пять лет исправительно-трудовых лагерей. Он написал жалобу, дело было пересмотрено, и он, не доехав до концлагеря, был освобожден и вернулся домой. Однако преследования не прекратились. Власти стали требовать от него уплаты то одних налогов, то других. Отобрали бычка, корову, лошадь, из живности остались одни только куры, но уплаты налогов требовали как с полного хозяйства — и молоком, и мясом, и шкурами. И не стало ему чем платить. В апреле 1935 года состоялся суд над Степаном. Судья Куропаткин приговорил Степана к трем годам исправительно-трудовых лагерей и к двум годам поражения в правах. Степана посадили в тюрьму, где он пробыл до февраля 1937 года, а затем был отправлен этапом во Владивосток. Он написал жалобу властям в Москву, откуда через некоторое время пришел ответ: Степана оправдать со снятием судимости, против судьи и прокурора возбудить уголовное дело.

Тем временем его жена с дочерью переехали в Симферополь, и летом 1937 года Степан приехал к ним и устроился маляром. Он ходил в храм на кладбище, и настоятель храма священник Николай Швец в августе 1940 года попросил его выполнить работу для храма — выкрасить крышу. В это же время настоятель собора предложил Степану управлять хором. Здесь, на церковной службе в храме, Степан снова нашел свое место — не было для него ничего любимее и дороже, чем церковь. И конечно, беседуя с верующими, он не скрывал религиозных взглядов — как Священное Писание смотрит на современные вопросы человеческой жизни. Так возникло его последнее «дело».

25 октября 1940 года было выписано постановление на арест Степана. Через три дня настоятель храма отец Николай пригласил Степана к себе в дом в связи с окончанием им работы по храму. Степан сказал тогда жене:

— Харитина, отец Николай с матушкой приглашают нас на чашку чая.

Она отказалась, и в гости он пошел один. Домой он вернулся около одиннадцати часов вечера. Пришел и сказал:

— У отца Николая брат был, приехал откуда-то из центральной России. Поели, выпили чаю, немного поговорили.

Той же ночью около двух часов раздался стук в дверь. Открыли. На пороге стояли сотрудники НКВД, которые предъявили ордер на обыск в квартире и арест Степана. Степан их спросил, что они собираются искать; они ответили, что документы, не объясняя, какие. Забрали паспорт, Библию 1904 года издания и Евангелие 1903 года. Наконец нашли справку об освобождении. И когда ее нашли, сказали Степану:

— Возьмите одеяло, подушку и пойдемте с нами.

Так он был арестован. Дочь во все время нахождения отца под следствием добивалась у начальства тюрьмы разрешения на передачу продуктов, Но ей отказывали. Она стала требовать. Видя ее неотступность, сотрудник НКВД отвел ее в отдельную комнату и спросил:

— Что вы можете сказать о своем отце? Какой он был как отец?

— Вам бы не следовало задавать такие вопросы дочери. Даже если бы был отец плохой, то как же я могла бы сказать, что мой отец плох. Но такой отец, как у меня, — лучше такого, как он, нет.

Ее отпустили, но передачу не приняли и не принимали во все время следствия в течение полугода.

Допросили Степана сразу же в день ареста.

— За что вы были осуждены в 1923 году и высланы? — спросил следователь.

— В 1923 году я был осужден за то, что, будучи религиозным человеком, проповедовал в городе Москве на Ваганьковском кладбище о том, что христианское учение есть единственно правильное учение. За проповеди меня осудили и выслали.

— Какое учение вы считаете правильным?

— Не имея понятия о коммунистическом учении, я не считал коммунистическое учение правильным или неправильным учением и проповедовал христианское учение.

— На ваших проповедях присутствовало много или мало людей?

— На моих проповедях присутствовало мало людей.

В последующие дни темы вопросов следователей основывались исключительно на донесениях осведомителей.

— Изложите, что за агитацию вы проводили в 1923 году на Ваганьковском кладбище.

— Я не помню сейчас, что я говорил, но я говорил из Евангелия.

— Вы антисоветскую агитацию вели в то время?

— Нет, я антисоветской агитации не вел.

— За что вас тогда арестовали и судили?

— Я сейчас не помню.

Не имея в чем обвинить Степана, следователи пытались сами узнать у него о нем поподробнее, чтобы привлечь в качестве свидетелей его знакомых и таким образом избежать привлечения к процессу следствия агентов-осведомителей.

— Назовите фамилии знакомых вам активных церковников, проживающих в городе Симферополе.

— Я посетил церковь примерно раз двадцать с осени 1938 года. Из знакомых у меня был Капустин — протоиерей; был в ссылке, за что, не помню.

— Будучи в ссылке в Казахстане, вы имели связи с религиозниками?

— Нет, в Казахстане я ни с кем из религиозников связи не имел.

— Вы знаете Петра Сидорчука, Лаврентия Королева?

— Нет, я не знаю Сидорчука и Королева.

— Вы знакомы с Федором Пономаренко?

— Нет, с Федором Пономаренко я не знаком.

— Вам предъявляются адрес и фамилия, записанные у вас в записной книжке Федора Пономаренко. Вы это писали?

— Писал я, но не помню, почему я писал, и не помню, когда писал.

— Кто, назовите фамилии, из знакомых церковников проживает в городе Симферополе?

— У меня в городе Симферополе знакомых церковников нет.

— Назовите фамилии знакомых вам церковников, проживающих вне города Симферополя.

— У меня нет знакомых церковников, проживающих вне города Симферополя.

— Где и когда вы окончили миссионерскую школу?

— Я в миссионерской школе не учился.

— Следствие располагает данными, что вы учились в миссионерской школе. Дайте показания по этому вопросу.

— Я в миссионерской школе не учился.

— Где и когда вы были миссионером?

— Миссионером я не был, но много читал религиозных книг дома, а также будучи в тюрьме, в ссылке.

— Назовите фамилии церковников, с которыми вы были знакомы, отбывая наказание в тюрьме и в ссылке.

— Я не помню сейчас, с кем из церковников я отбывал наказание как в тюрьме, так и в ссылке, а потому затрудняюсь назвать их фамилии.

— Следствию известно, что вы, будучи религиозно-убежденным, собирали церковников и проводили среди них антисоветскую пропаганду. Признаете вы себя в этом виновным?

— Антисоветской пропаганды я не вел среди верующих. Виновным себя в этом не признаю.

И так день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, допрос за допросом.

— Следствие располагает достоверными данными о том, что вы 11 июля 1940 года, собрав верующих около кладбищенской церкви, проводили среди них религиозную беседу. Дайте показания по этому вопросу.

— Я это отрицаю. Я 11 июля 1940 года на кладбище не был и не мог там ничего говорить.

— Вы лжете, следствие требует от вас правдивого ответа.

— Я 11 июля работал и на кладбище не был.

— Следствие располагает данными, что вы 11 июля на кладбище среди верующих проводили антисоветскую пропаганду. Признаете вы себя в этом виновным?

— 11 июля я работал, на кладбище не был, виновным себя в проведении антисоветской пропаганды не признаю.

— Вы говорите неправду.

— Нет, я говорю верно.

— Следствие располагает данными о вашей антисоветской работе. Признаете вы себя в этом виновным?

— Нет, виновным себя в этом не признаю.

— Следствие требует от вас откровенного признания своей вины.

— Я виновным себя не признаю.

— Вы стали на путь запирательства и противодействия следствию?

— Я на путь противодействия следствию не стал. Виновным себя не считаю.

— Признаете вы себя виновным в проведении антисоветской деятельности?

— Нет, виновным себя не признаю.

— Назовите фамилии лиц из православного духовенства, с которыми вы имели связь в городе Симферополе.

— Посещая кладбищенскую церковь, я встречался со священником Николаем, фамилию которого не знаю. Кроме того, знал еще одного священника, фамилию которого также не знаю, не припомню.

— Сообщите, при каких обстоятельствах вы познакомились со священником Николаем.

— Я со священником Николаем встречался в церкви, не помню точно, но, кажется, с 1937 года. Мы беседовали, но на какие темы, не помню, затрудняюсь сказать. В августе 1940 года священник Николай предложил мне покрасить крышу церкви, я согласился. Во время окраски крыши я заходил к священнику Николаю. Здесь же присутствовал еще один человек, фамилии и имени которого я не знаю. В разговоре с ними на религиозные темы я говорил о 13-й главе Апокалипсиса. Второй раз я заходил к священнику Николаю за маслом для окраски крыши. Это было в середине сентября. У священника Николая я опять встретил неизвестного мне гражданина. После окраски крыши я опять был в квартире у священника Николая, приходил к нему за расчетом. Вскоре после этого я был арестован.

— Вы посещали священника Николая и беседовали с ним, сообщите все, что вам известно о нем.

— Я священника Николая мало знаю и ничего сказать о нем не могу. Бесед с ним не имел.

Не видя иного выхода из того тупика, в котором оказалось следствие, следователи решили привлечь в качестве свидетелей агентов-осведомителей — протоиерея Алексея Капустина и священника Николая Швеца. Протоиерей Алексей Капустин показал:

— Весной 1940 года, точной даты не помню, я был на кладбище, где похоронена моя жена. Там встретился с незнакомым мне гражданином и стали вести беседу на отвлеченные темы. Во время этой беседы я сказал незнакомцу, что моя фамилия Капустин, в прошлом я служитель культа. Он мне в свою очередь рассказал о своей биографии и назвался Степаном Пименовичем Наливайко, и с того времени мы стали знакомы, встречались мы с Наливайко в церкви, в городе, и, по его приглашению, я посещал квартиру Наливайко. Наливайко рассказал мне, что происходит из крестьян-собственников села Константиновки. Обучался на миссионерских курсах при Бизюковом монастыре. По окончании этих курсов, год не указал, был псаломщиком в родном селе Константиновке, сослужил священнику Павлу Буцинскому, который расстрелян за контрреволюционную деятельность. Наливайко говорил мне, что он свое миссионерское образование дополнил в городе Москве в одном из подворий, но какого монастыря, не помню. За произнесенную им речь у гроба архидиакона бывшего Патриарха Тихона — Розова — Наливайко был арестован, осужден и сослан в Соловецкий лагерь, где отбывал срок наказания. Во многих беседах со мной, а также в присутствии других, посещавших церковь, фамилий которых я не знаю, Наливайко на религиозной основе вел антисоветскую агитацию, трактуя советскую власть как преддверие кончины мира, когда воцарится антихрист, поправший веру, Церковь и духовенство, подтверждая свои слова отдельными выдержками из Библии: книги пророчеств Даниила и 13-й главы Апокалипсиса — Откровения Иоанна Богослова. Всех фактов антисоветской агитации, проводимой Наливайко, я припомнить не в состоянии, во-первых, за давностью времени, а во-вторых, вследствие того, что мне приходилось слышать его «проповеди» в церкви, на кладбище среди верующих, а также и в личной беседе при посещении его квартиры. В общем, я должен заявить следствию о том, что он, Наливайко, большой знаток Библии в миссионерском разрезе и считал своей обязанностью передать свои знания в этой области верующим, употребляя при этом изречение апостола Павла «горе мне — если я не благовествую». В начале сентября 1940 года я зашел на квартиру Наливайко и имел с ним продолжительную беседу. Он тогда только что возвратился из района из деревни Битак, где производил покраску школы. Во время этой беседы Наливайко, не касаясь Библии, вел явно контрреволюционные разговоры, возводя клевету на советскую власть. Всего разговора восстановить в памяти я не могу, но содержание его сводилось к тому, что недовольны почти все: учителя, колхозники и прочее население, вследствие того, что ничего нет, все очень дорого, работают все много, а ничего не получают, везде создаются очереди. Колхозники работают круглый год, а остаются без хлеба вследствие того, что якобы их обирает советская власть. Священник Николай Швец показал:

— Наливайко довольно религиозно начитанный человек, разбирается хорошо в религиозных вопросах и производит впечатление большого оратора. Он может по нескольку часов подряд говорить на религиозные темы. К советской власти Наливайко настроен враждебно, не признает ее и считает, что эта власть не от Бога и ей не должны подчиняться. О военных событиях Наливайко говорил так, что союзники воюют против Германии больше для блезиру, только для того, чтобы втянуть в войну нейтральные страны, а потом всем вместе ударить с юга на СССР, который и будет побежден. Этот разговор далеко не исчерпывается тем, что я показал. Я сказал только самое основное, что сохранилось в памяти. После этого Степан был снова допрошен.

— Следствие еще раз констатирует, что вы уклоняетесь от дачи правдивых показаний. Назовите церковников, с которыми вы имели связь в городе Симферополе.

— При моем посещении кладбищенской церкви я встречался там с бывшим священником Капустиным, имени его я не знаю. Больше из церковников я никого не знаю и фамилий назвать не могу, хотя в лицо некоторых знал.

— Сообщите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Капустиным.

— Я Капустина встречал неоднократно в хоре кладбищенской церкви. По совместному участию в хоре я и знал его. При встречах с ним мы разговаривали на различные темы, но религиозных вопросов я не помню, чтобы мы в разговорах касались. Также не касались в разговоре между собой и политических вопросов. Я у Капустина не был в квартире, а он как-то приходил занимать у меня денег.

— Сообщите все, что вам известно о Капустине.

— О Капустине, с его слов, мне известно, что он был священником, был в ссылке. Я не помню, где он был в ссылке, и не помню за что, хотя он мне об этом, по всей вероятности, говорил. На меня он производил впечатление человека, который слишком много болтает языком.

— Почему у вас сложилось впечатление, что Капустин слишком много болтает языком? О чем он говорил?

— Капустин много говорил о себе, о своем одиночестве, о своем горе (он похоронил свою жену), об отсутствии у него семьи, приставал с такого рода разговорами ко мне; меня эти его разговоры не интересовали, и поэтому у меня о Капустине сложилось такое мнение.

— Что еще можете добавить о Капустине?

— Больше я о нем ничего не знаю.

— Кто еще у вас есть из знакомых церковников?

— Больше у меня из знакомых церковников никого нет и не было.

— В распоряжении следствия имеются данные о том, что вы под видом распространения религиозных проповедей проводили среди верующих антисоветскую пропаганду. Предлагаю вам еще раз дать по этому поводу подробное показание.

— Я религиозных проповедей не проводил и антисоветской пропагандой не занимался.

— Следствие предлагает вам откровенно признаться в проводимой вами антисоветской деятельности и требует от вас правдивых показаний по существу заданного вам вопроса.

— Я антисоветской деятельностью не занимался, антисоветской пропаганды не проводил.

— Вы говорите неправду. Дайте показания о проводимой вами антисоветской деятельности.

— Я антисоветской деятельностью не занимался.

Хотя почти все допросы проводились ночами, Степан не ленился внимательно прочитывать протоколы и в конце каждого, прежде чем расписаться, писал своею рукою: «Протокол мною прочитан. Записано с моих слов верно».

При всех ухищрениях следователей им не удалось заставить Степана оговорить себя. Срок, отведенный для следствия, подходил к концу, а Степан по-прежнему держался спокойно и ровно и произносить лжесвидетельства против себя не соглашался. 18 января 1941 года следователь еще раз вызвал его на допрос.

— Признаете вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю.

— Следствие предлагает вам прекратить бесцельное упорство — отрицание своей антисоветской деятельности и признаться откровенно в совершенных вами контрреволюционных действиях.

— Я антисоветской, контрреволюционной деятельности не вел.

Не удавалось найти для обвинения Степана и лжесвидетелей и, к неудовольствию следователей, пришлось ограничиться показаниями агентов-осведомителей, выступивших в его деле в качестве свидетелей обвинения. 21 января Степан был вызван на последний допрос.

— Признаете вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?

— Виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю.

В тот же день следователь составил протокол об окончании следствия и предоставил возможность обвиняемому ознакомиться с материалами. Прочитав их, Степан написал: «С материалами следственного дела на тридцати трех листах я ознакомился. По проведенному следственному материалу виновным себя не признаю, так как антисоветской агитацией я абсолютно нигде и никогда не занимался. И никогда как на политические, так и на религиозные темы ни с кем не разговаривал. А поэтому ни в чем выше указанном виновным себя НЕ ПРИЗНАЮ».

4 февраля отдел прокуратуры по спецделам, рассмотрев материалы следствия, вынес свое заключение: «Будучи привлечен и допрошен в качестве обвиняемого, Наливайко С. П. в контрреволюционной деятельности виновным себя не признал, но не отрицает тот факт, что церковь, находящуюся в Симферополе (на кладбище), раз двадцать посещал.

Принимая во внимание, что добытых материалов для направления дела в судебное заседание не достаточно, а личность обвиняемого Наливайко С. П. является социально опасной, полагал бы: дело по обвинению Наливайко С. П. в контрреволюционной деятельности направить на рассмотрение Особого Совещания при НКВД СССР».

7 апреля 1941 года Особое Совещание приговорило Степана Пименовича к пяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. Перед отправкой в лагерь ему дали свидание с дочерью. И отец сказал ей, что в гостях тогда у отца Николая был не брат, а начальник следственной части НКВД, и сам отец Николай является сотрудником НКВД. Всё, в чем обвинили его, — выдумка, но поскольку решение о его деле выносило Особое Совещание, то никто не стал проверять, кто и что там говорил. Осудили его за то, что он был судим раньше.

Степана Пименовича отправили в исправительно-трудовой лагерь в Норильск. С началом Великой Отечественной войны переписка между ним и родными прекратилась. Только в начале 1945 года они получили от него первое после перерыва письмо: «До окончания моего срока остается три месяца. Даст Бог, и нам придется еще пожить вместе».

Родные послали ему письмо, деньги, посылку, но ответа уже не пришло. Через некоторое время Раиса Степановна написала в управление Гулага, откуда ей ответили, что Степан Пименович Наливайко умер 12 февраля 1945 года. От голода.

Причислен к лику святых Новомучеников и Исповедников Российских на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви в августе 2000 года для общецерковного почитания.